ОккервильТеатр: «Мы не ставили себе цель сделать театр. Мы рассматривали это как своего рода развлечение»

Несмотря на мощную культуру кино мы продолжаем ходить в театр — вопреки многочисленным мрачным предсказаниям кино театр все еще не убило. Наверное, мы хотим максимально приблизиться к четвертой стене снаружи.

ОккервильТеатр появился в Вологде ровно три года назад. Здесь ставят пьесы, которые в нашем городе никто не ставит. Актеры играют потому, что любят играть. И иногда кажется, что мощная волна, исходящая со сцены, выбьет тебя со стула и отправит кувыркаться по полу.

Режиссер Николай Смирнов говорит о том, как подбирает материал, чем измеряет профессионализм и о чем ставит спектакли.

 — Вашим первым спектаклем стала постановка по рассказу Татьяны Толстой «Река Оккервиль». Почему выбрали именно его?

— У нас не было особых сомнений насчет того, каким должен быть спектакль. Просто это произведение, которое меня как режиссера очень увлекало. И мы же не ставили себе целью сделать ТЕАТР. Мы рассматривали это как своего рода развлечение, хобби. Занимались, работали, и получилось то, что получилось.

— В вашем театре не все актеры — профессионалы?

— Больной вопрос по поводу профессионализма актеров и по поводу статуса профессионального театра. Огромное количество актеров, имеющих профессиональное образование, профессионалами не являются. И определенная часть актеров, работающих, например, в больших вологодских театрах, не имеют образования, но являются очень хорошими профессионалами. Мы с течением времени начали себя позиционировать как профессиональный театр и всячески сейчас эту мысль продвигаем. Да, так получается, что у нас не все актеры, и даже, более того, ведущие актеры, не имеют профессионального образования. Но взять, например, спектакль «Река Оккервиль» — мы играли его уже почти пятьдесят раз, и каждый раз на расстоянии вытянутой руки от зрителя, — это огромный опыт и большой рост для любого актера. И опыт этот может приходить с помощью тренингов и мастеров в институте, а может — через практику. Мне кажется, профессионализм измеряется интересом публики. Если это плохо, некачественно, неинтересно, то на это не пойдут.

— Вы говорили об игре на расстоянии вытянутой руки от зрителя. Это сложно — играть, действительно, практически у зрителей на коленках?

— Сложно, конечно. Особенно, когда спектакль тяжело идет, когда не получается, когда зритель подобрался такой, что не готов воспринимать, или ты не смог его настроить. Но в целом, если действие захватывает зрителя, захватывает меня как актера, не более и не менее сложно, чем на большой сцене. Здесь своя специфика. Камерное пространство более современно и более правильно, если говорить о театре настоящем, психологическом. Чем меньше расстояние от тебя до зрителя, тем меньше площадного искусства: тебе не нужно наигрывать, тебе не нужно размахивать руками, тебе не нужно улыбаться так, чтобы это было видно через тридцать метров на последнем ряду. С одной стороны, сложнее — ты не можешь слукавить перед зрителем. С другой стороны, это дает возможность более тонко играть.

— Как вы выбираете спектакли, репертуар для своего театра? Есть какая-то линия, которой вы придерживаетесь?

— Сложная история, потому что линия есть, но придерживаться ее не всегда получается. Нас интересует качественный материал. Нас не интересуют водевильного типа комедии или комедии положений. Мы хотим играть вещи современные, даже если это классика, вещи глубокие, тонкие, которые, может быть, сложны, которые не являются коммерчески успешными, будем откровенны. Которые не рассчитаны на массового зрителя. Но когда наступает момент выбора материала, возникает много нюансов: количество актеров, наличие типажей, деньги, и некая, к сожалению, ориентация на зрителя, ведь мы, как начинающий театр, заинтересованы в привлечении внимания, людей. Поэтому «Игра на вылет», она, в общем-то, по этой линии пошла: она более доступна, так скажем, для зрителей. Предыдущие два спектакля сложнее и глубже. Но в любом случае материал должен меня как режиссера интересовать, задевать, волновать и прочее, чтобы я мог эту тему предложить к обсуждению зрителям. Это раз. Два — мы каждый раз стараемся сделать что-то отличное от предыдущего, пробуем все время новое. И новое не только для нас, но и для Вологды. Когда «Королеву красоты» ставили, были уверены, что людям не понравится (смеется), что люди будут уходить. Ведь в афише значится «комедия», а в пьесе сцены жестокости, все очень бескомпромиссно. Но мы ее ставили, потому что это действительно очень крутой драматург и качественный, интересный материал. И, как оказалось, тот зритель, которого мы больше всего боялись — воспитанный на наших больших театрах — самый благодарный зритель, потому что показано что-то новое, но привычным для него языком.

— А вы как режиссер что хотели бы еще поставить? Может быть, у вас есть какой-то спектакль мечты?

— У меня есть список произведений, которые хочется поставить. Он как-то уже разросся, там можно выделить группы «В самое ближайшее время» и «Хорошо бы поставить».

— Не могу не спросить — хотите поставить «Гамлета»?

— Да нет (смеется).

— Ведь считается, что это главное произведение театра.

— У нас пока самое старое произведение по времени создания — это «Игра на вылет», пьеса 60-х годов. Все остальное написано позднее. «Гамлет»… Не знаю, пока у меня нет такого желания. Я не хочу быть РЕЖИССЕРОМ, и чтобы апогеем творческой, режиссерской карьеры стал «Гамлет». Я хочу ставить. То, что мне на данный момент интересно, то, что цепляет.

— Каково это, быть в двух ипостасях — актера и режиссера?

— Нормально. В «Реке Оккревиль» огромное количество сцен, где я один. И мне как режиссеру совершенно комфортно работать с собой как с актером. Находясь на сцене, я хорошо чувствую пространство. Я могу выйти из тела и посмотреть на себя со стороны. Сложнее, когда нас несколько человек на сцене. Тут я уже физически выхожу из сцены, подаю реплики из зала, смотрю, как это будет. На первых порах я не был уверен в своих актерских способностях. Думал, что я все-таки режиссер, а не актер, что хорошо бы у меня были актеры получше, чем я. Но три спектакля меня убедили в том, что я могу быть и актером.

— Вы придирчивый режиссер? Часто кричите «Не верю»?

— (смеется) Очень все зависит от актеров, с которыми ты работаешь. Вообще я человек доброжелательный и неагрессивный. Хотя, возможно, мои актеры не согласились бы с этим. Мне нужно получить качественный результат, поэтому я буду придирчив до тех пор, пока не начнет получаться. Есть актеры, с которыми у тебя возникает связь сразу, тебе понятно, что он сможет, и ты вводишь его в роль. А бывает, что актер не справляется, не понимает сути текста, меня, актерскую технику — причем это может быть как от отсутствия образования, так и от его наличия, к сожалению. Но это ведь моя вина — неудачный выбор актера.

— У вас круглая сцена, с балконом, со столбом в центре. Каково работать с такой сценой?

— Мы очень любим нашу сцену. Она сложная. Звук уходит наверх, а его нужно посылать зрителям. Столб рассеивает звук и свет, усложняет задачу в смысле декораций. Мы сначала ругали этот зал, а потом поняли, что он восхитительный, магический. «Река Оккервиль» абсолютно вписана в него. Если для «Игры на вылет» этот зал очень сложно обжить, то некую метафору, условное пространство в нем можно сделать легко. Мы думаем, когда у нас будет свое помещение, один из залов построим именно таким.

— Можно ли сказать, что, выходя на сцену, вы становитесь другим человеком? Или вы все-таки чувствуете и себя тоже в роли?

— И себя тоже. В принципе, ты никогда все равно не станешь другим человеком. Система Станиславского предполагает, что ты находишься между персонажем и собой. То есть ты что-то берешь и отсюда, и оттуда.

— Давайте поговорим про «Игру на вылет». При постановке вы опирались на экранизации?

— Мы посмотрели экранизацию 2007-го года, когда начали репетировать спектакль. Я видел трейлер, и мне казалось, что фильм очень интересный. Но он оказался довольно скучным. И я даже тогда подумал, зачем мы это взяли? Но у нас действие получилось более динамичным. В некоторых сценах я видел, что режиссер не знает, куда деть актеров, они там не нужны ему. Всегда опасно смотреть чужие экранизации, чужие постановки, потому что так или иначе ты на них опираешься. И здесь, безусловно, есть такой момент — мы вобрали что-то из этой экранизации в свой спектакль, атмосферу, например.

— Поправьте, если ошибаюсь, но у вас в постановке другой конец, не такой как в пьесе.

— Да, другой. Но у нас, кстати, во всех трех спектаклях финал другой. Как-то такой финал показался более логичным. Мне изначально хотелось довести эту ситуацию до абсурда. Мы так и сделали. Я дописал финал, последние две сцены.

— Не страшно было, что смысл потеряется?

— Он ведь идет от нас. В какой-то момент ты понимаешь, что история не может именно так закончиться. Ведь писатель создавал одно произведение, а мы создаем другое. В «Королеве красоты» финал, например, тоже поменяли. У нас своя королева, у нее своя психофизика, своя манера говорить, то же самое с ее партнершей. И это взаимодействие, сочетание этих людей, этого текста и этой сцены дает другую немножко историю. И ты понимаешь, что она не может закончиться так, как на бумаге. И действуешь исходя из того, что получилось здесь. С «Игрой на вылет» так же получилось.

— О чем спектакль?

— (смеется) А я не знаю. Вообще этот спектакль в нашем репертуаре самый легкий, развлекательный. Зрители часто думают: «Зачем вот это? А здесь почему вот так? А это как, интересно, сделано?» А это не специально. Помню, однажды на меня прямо набросился человек: «Зачем вы порвали рукав шубы у героини?» А она просто рваная, эта шуба. Мы ее купили равной и рваной надели. И никакой смысловой нагрузки не было. Если бы я пришел на «Игру на вылет» как зритель, я бы не увидел там никакой смысловой нагрузки. Может быть, она для кого-то и есть. Я, конечно, могу сейчас сказать, что идея в том, что вся жизнь игра, театр, и все мы актеры. Но я так не думаю. Есть истории, которые нужны для того, чтобы получать наслаждение не от смысла, а от самой истории. «Игра на вылет» — это театр. Это камерные диалоги, это очень смешно, это очень театрально. Это нереалистично, так не может быть в жизни. Для меня это спектакль-приключение, а не спектакль-мысль. Самое интересное — ставить, когда ты не до конца понимаешь, о чем произведение. А понимание приходит в процессе работы. Работа над спектаклем — это поиск.

— То есть, когда вы ставите, вы не пытаетесь донести что-то до зрителя?

— Я понимаю, о чем ставлю. Но я не разделяю это на части. Это некий образ — ты его высасываешь из пьесы и переносишь на сцену. В «Игре на вылет» кучу всего найти можно, «Река» вообще бездонна. Но у меня нет никогда мысли, что я хочу говорить об этом, я хочу донести до людей вот это. Я ничего не хочу доносить до людей. Это очень опасная дорожка, потому что проповедовать — это не моя функция, не искусства, не литературы. «Что хотел сказать автор» — это все неправда. Ничего он не хотел сказать.